Финнмарка пахнет морозом и смолой. Сюда стекаются желающие услышать, как секундная стрелка укутывается северным сиянием. Моё дело — превратить рыбацкий причал Хоннингсвога в многослойную сцену, где Январь выходит из глубины фьорда, раздаёт первые искры и проявляет новые краски.
Снежный театр фьордов
Я начинаю монтаж за восемь суток: опускаю на лёд роторные светильники, построенные по принципу калейдоскопа, бодораю воздух «арктическим оркестром» — медные трубы, подстроенные под температуру ‑15 °C, звучат мягче виолы. Специальный глиссадрон (лёгкий транспорт на воздушной подушке) доставляет гостей из аэропорта прямо к панорамному подиуму. Дорога занимает пятнадцать минут, однако память фиксирует её словно целую повесть: лунные зайчики бегут по насту, олени отвечают перезвоном колокольцев, а далёкая мельница даёт крошечный вихрь белого пара.
Когда часовые полосы догоняют друг друга, начинается первый конкурс. Я называю его «Эхо крылатых лыж»: участники скользят по спиральной трассе, прорезанной между снежных капелл. Нужно вывести узор, напоминающий норвежскую руническую надпись «ᚼᚢᚱᚱ» — «счастье». Лучший след определяет лазерный тахеометр, победитель принимает хрустальное копьё, выточенное местным мастером О́йвиндом Кнутсеном.
Меню с сияющими всполохами
Пока ледяная сцена отдыхает, гости перемещаются в «Стилле Кро»: деревянный ангар из лиственницы, покрытый прожекторами. Шеф-саамка Ульрихе Фалла варит бёкфиш в бруннсуд — карамельном бульоне из обожжённого сахара и морской соли. Десерт представляет собой сферу «сёргебрут» — тончайший лёд, внутри которого спрятан ягодный порох. Ложка разбивает скорлупу, раздаётся микровзрыв, и парфе обволакивает губы тёплым облаком чёрной смородины. Алкоголь я заменяю тинктурой из кодиака (горькая кора ивы, настоянная на кварце) — напиток согревает, не отяжеляя голову.
Игры среди ледяных капель
Через четверть часа фьорд снова зовёт. На очереди «Танец пургомячей»: я подвешиваю к деревянным кранам световые сферы диаметром метр, наполняю их гелиевым шёлком, а участники отбивают импровизированную партию на снежных барабанах. Удар — шар вспыхивает лазурью, пауза — вентурианское сопло (сужение в воздушном канале) вытягивает из него фиолетовые ленты. Фейерверк не нужен: небо откликается собственным бит-флуксом (пульсация авроры).
К полуночи я включаю «Колокол без языка»: огромный металлофон из шестнадцати пластин, венчающий старый маяк. Ветер пролезает в щели, резонанс складывается в аккорд Fa-diese-Lokrien. Счётчик на экран-гирлянде демонстрирует остаток секунд. Десять… девять… у края помоста вспыхивает «искренний огонь» — пиротехника, которую зажигают сами гости. Последний хлопок синхронизируется с лучом маяка: север вместе с югом выдыхают мороз, ночь принимает новый календарь.
Когда первая волна восторга стихает, необязательно расходиться. Я вывожу народ к каменной арке «Киркефьелль», где проложен крошечный ледяной лабиринт. Коридоры освещены вермилионовыми люминорами (лампы на цифровой дроссель-плате), звук шагов здесь похож на пружинящий хлопок. Некоторые задерживаются внутри, ловят эхо и устраивают блиц-поэзию.
Финал я доверяю тишине: от горизонта до горизонта тянется салазковый караван. Псы бегут, словно живые тирсо́форы (участники древнегреческих шествий), тащат лёгкие платформы с диаскопами для наблюдения сияния. Зелёные сполохи медленно заменяют прожекторы. Никто не удивлён — восторг давным-давно вышел за пределы слов.
Я снимаю перчатку, прижимаю ладонь к гладкой льдине, слышу очень тихий хруст. Именно он — самый точный финальный аккорд: мир вступил в новый виток, а мы успели подарить ему честную, незамёрзшую улыбку.
